Александр Будило
Все знают, даже если они больше ничего не знают,
что марксизм есть материализм, но не каждому известно, что отнюдь не всякий
материализм есть марксизм.
Знатоки отметят, что марксизм есть диалектический
и исторический материализм, расскажут вам о трех законах диалектики, базисе и
надстройке, производительных силах и производственных отношениях, общественном
бытии и общественном сознании и т.д. и т.п.
Ну да, конечно, кто ж не согласится, что марксизм
есть диалектический и исторический материализм! Беда только в том, что «это
поверхностное, непродуманное, случайное, филистерское «согласие» есть такого
рода согласие, которым душат и опошляют истину» (Ленин).
Разберем в качестве примера такого рода «согласия»
определения диалектического и исторического материализма в IV главе «Краткого курса истории ВКП(б) 1938 года:
«Диалектический материализм, - читаем мы, - есть мировоззрение
марксистско-ленинской партии. Оно называется диалектическим материализмом
потому, что его подход к явлениям природы, его метод изучения явлений природы,
его метод познания этих явлений является диалектическим,
а его истолкование явлений природы, его понимание явлении природы, его теория -
материалистической.
Исторический материализм есть распространение положений
диалектического материализма на изучение общественной жизни, применение
положений диалектического материализма к явлениям жизни общества, к изучению
общества, к изучению истории общества».
Первое, что бросается в глаза в этих определениях, так это то, что
диалектический материализм здесь возникает раньше исторического материализма,
предшествует ему; второе, что диалектический материализм есть подход, метод
изучения природы; третье, что исторический материализм «есть распространение
положений диалектического материализма (то есть метода изучения явлений
природы) на изучение общественной жизни, применение положений диалектического
материализма к явлениям жизни общества, к изучению общества, к изучению истории
общества».
Но все эти утверждения находятся в кричащем противоречии со
следующими положениями классиков марксизма:
Энгельс: «Материализм прошлого века был преимущественно
механическим, потому что из всех естественных наук к тому времени достигла
известной законченности только механика, и именно только механика твёрдых тел
(земных и небесных), короче — механика тяжести. Химия существовала ещё в
наивной форме, основанной на теории флогистона. Биология была ещё в пелёнках:
растительный и животный организм был исследован лишь в самых грубых чертах, его
объясняли чисто механическими причинами. В глазах материалистов XVIII века
человек был машиной так же, как животное в глазах Декарта. Это применение
исключительно масштаба механики к процессам химического и органического
характера, — в области которых механические законы хотя и продолжают
действовать, но отступают на задний план перед другими, более высокими
законами, — составляет первую своеобразную, но неизбежную тогда ограниченность
классического французского материализма.
Вторая своеобразная ограниченность этого материализма заключалась
в неспособности его понять мир как процесс, как такую материю, которая
находится в непрерывном историческом развитии. Это соответствовало тогдашнему
состоянию естествознания и связанному с ним метафизическому, то есть антидиалектическому,
методу философского мышления. Природа находится в вечном движении; это знали и
тогда. Но по тогдашнему представлению, это движение столь же вечно вращалось в
одном и том же круге и таким образом оставалось, собственно, на том же месте:
оно всегда приводило к одним и тем же последствиям. Такое представление было
тогда неизбежно. Кантовская теория возникновения солнечной системы тогда только
что появилась и казалась ещё лишь простым курьёзом. История развития Земли,
геология, была ещё совершенно неизвестна, а мысль о том, что нынешние живые
существа являются результатом продолжительного развития от простого к сложному,
вообще ещё не могла тогда быть выдвинута наукой. Неисторический взгляд на
природу был, следовательно, неизбежен. И этот недостаток тем меньше можно
поставить в вину философам XVIII века, что его не чужд даже Гегель. У Гегеля
природа, как простое «отчуждение» идеи, не способна к развитию во времени; она
может лишь развёртывать своё многообразие в пространстве, и, таким образом,
осуждённая на вечное повторение одних и тех же процессов, она выставляет
одновременно и одну рядом с другой все заключающиеся в ней ступени развития. И
эту бессмыслицу развития в пространстве, но вне времени, — которое является
основным условием всякого развития, — Гегель навязывал природе как раз в то
время, когда уже достаточно были разработаны и геология, и эмбриология, и
физиология растений и животных, и органическая химия, и когда на основе этих
новых наук уже повсюду зарождались гениальные догадки, предвосхищавшие
позднейшую теорию развития (например Гёте и Ламарк). Но так повелевала система,
и в угоду системе метод должен был изменить самому себе.
